Геология и земля: политики освоения
Настя Дмитриевская
Эх, братцы, искупаться в Черном море — красота!
Да что там море — душ сойдет иль ванна...
Но только у геолога заветная мечта:
Умыться черной нефтью,
Умыться теплой нефтью,
Умыться первой нефтью из фонтана!
«Геолога заветная мечта», О. Анофриев
Здесь я следую за понятием геовласти, как ее формулирует Юсоф: геовласть — накопление власти и капитала, проистекающее из доступа к природным ресурсам.
Геология многолика. Она проявляется по-разному в зависимости от исследовательских линз спрашивающ:ей и того, какой вопрос задан. Я была очень заинтригована тем, как трансдисциплинарная географка Кэтрин Юсоф настаивает на необходимости рассмотрения геологии по отношению к миру, как бы задавая вопрос: что она делает за пределами себя, с материальностью, знанием, категориями человеческого и нечеловеческого? Какие миры она создает, а какие разрушает? [Yusoff 2018; 2024]. Отвечая, Юсоф фокусируется на европейском колониально-экстрактивистском проекте, системе рабства, связывающую континенты и разделяющую человечество на людей и нелюдей, следуя линиям расиализации. Россия и СССР в чем-то закономерно выпадают из разговора, хотя безусловно являются силами, встроенными в глобальную ситуацию. Не претендуя на полноту ответа, в этом небольшом эссе я бы хотела наметить некоторые интуиции относительно геологии, исходя из озабоченности поселенческим колониализмом на территориях бывшего СССР. Что геология делает для него? Какое союзничество существует между ними? Как подземелье структурирует то, что находится над землей? Чтобы ответить на эти вопросы, я предлагаю обратиться к понятию освоение и сделать его центральным в этом рассуждении, поскольку, как я надеюсь показать, оно дает важную точку входа в размышления о поселенческом колониализме в указанном выше контексте. Однако прежде важно посмотреть на то, каким образом предлагается мыслить этот тип колониализма и его отношения с землей.
Суммируя наработки Патрика Вулфа и Лоренсо Верачини, одних из ключевых теоретиков поля Settler colonial studies, исследовательницы Ив Так и Маршия Маккензи утверждают: «Поселенческий колониализм — это такая форма колониализма, при которой чужаки прибывают на земли, населенные коренными народами, и утверждают их в качестве своего нового дома» [Tuck, McKenzie 2015: 59]. Часто этой форме колонизации свойственно и необходимо мифотворчество, которое утверждает, что так называемые первопроходцы пришли на необитаемые, ничейные земли. Однако, это не так. «Поселенцы навязывают свои интерпретации всем и вся в своих новых владениях, а поселенческие общества требуют физического и эпистемологического устранения коренных жителей» [Там же]. Таким образом, можно суммировать, что главной амбицией поселенческого колониализма является полноправное и всеобъемлющее обладание землей, ранее не принадлежавшей тем, кто на нее пришел. Как отмечает коренной географ Деондре Смайлс, «из-за этой основополагающей устремленности к овладению пространством в поселенческом колониализме существует врожденное беспокойство <выделение мое — Н.Д.> по поводу него и того, как пространство можно занять и впоследствии переписать, чтобы устранить присутствие коренных народов» [Smiles 2020].
В приведенных выдержках можно заметить повторяющиеся и взаимосвязанные сюжеты: земля и притязания на нее, столкновение двух миров (коренного и поселенческого), технологии переприсвоения мест, закрепления власти над ними. Коль скоро в этом тексте я фокусируюсь на колонизирующей стороне, то мне важно обратить внимание на ее основополагающую озабоченность, которая организована вокруг того, что есть чужая земля, которая должна стать своей. Именно этот зазор и попытки его преодолеть приводят нас к казалось бы анахроничному и подзабытому понятию освоение.
Что же подразумевается под этим словом, когда оно употребляется применительно к месту? Рассматривая понятие освоения в исторической перспективе, исследовательница кинорепрезентаций советского пространства Эмма Виддис пишет, «Освоение — это термин, наиболее часто используемый для определения как дореволюционного, так и послереволюционного отношения к неизведанным и необъятным просторам. <…> На протяжении всего советского периода каждый пятилетний план содержал раздел под названием „Освоение пространства“» [Widdis 2003: 7]. Отталкиваясь от этимологии и контекстов употребления слова, Виддис утверждает: «освоение означает одновременно аннексию, делание чего-то своим в пространственном смысле, и овладение, понятое как возможность использовать» [Там же].
В первом значении освоения как делания чего-то своим в пространственном смысле существует один неочевидный нюанс, как отмечают исследователи Юрий Шабаев и Кирилл Истомин: «освоение объекта означает изменение или модификацию самого объекта, и именно благодаря этому внесенному изменению объект становится принадлежащим кому-то <тому, кто модифицировал объект — Н.Д.>» [Shabaev, Istomin 2020: 208]. То есть когда речь идет, например, об освоении Арктики, подразумевается модификация этого места через разворачивание инфраструктуры, благодаря которой государство будет заявлять свои права на эту землю. По своей логике это очень напоминает Локкианскую теорию собственности, которая оправдывает притязания на землю благодаря труду, который был в нее вложен [Balibar 2013; Bhandar 2018: 163−174]. Эта теория, обретшая форму закона в некоторых колониальных государствах, традиционно оправдывала изъятие земель у коренных людей, которые считались неспособными к труду, ленивыми и попросту не способными господствовать над природой, поскольку воспринимались как слитые с ней воедино [Bhandar 2018: 47−50].
Во втором значении, освоение как овладение, можно заметить явную тенденцию к ресурсификации, то есть сведению места к той полезности, которую из него можно извлечь. Наиболее явно эта логика сжимания вещей до их ресурсного потенциала встречается в нарративах советских краеведческих музеев, когда про окружающий мир говорится через то, чем он, расчлененный на части, может быть выгоден для людей в экономическом плане [Gavrilova 2019; Dmitrievskaya 2022]. Разнородные материальности превращаются в так называемые природные ресурсы, а зритель:нице навязывается функционалистский и хищнический взгляд на окружающий мир.
Несмотря на то, что Виддис, Шабаев и Истомин разгерметизируют освоение как понятие, создавая объем, в котором мы можем его помыслить, они не рассматривают освоение в контексте поселенческого колониализма. Из приведенных выше расшифровок становится понятно, насколько парадигма освоения мест плотно смыкается с амбициями поселенческого колониального государства. Как я показала, во-первых, освоение устанавливает особый режим собственности, легитимируя притязания на землю и места тем, что к их трансформации был приложен труд. Во-вторых, освоение стремится к постепенному превращению окружающего мира в набор природных ресурсов.
Однако то скрытое или умолченное, что остается вшитым в парадигму освоения, пока мы не подумаем о нем целенаправленно как об инструменте поселенческого колониализма, — всеобъемлющее разрушение коренного, которого желает колониальный аппарат, пришедший на чужую землю, чтобы остаться [Wolfe 2006: 388]. В самом деле, коренной — это не только про идентичность, но и во многом про «мир, который должен быть уничтожен, <…> разбит на части, которые сконструированы как „естественным образом“ пригодные для „первоначального накопления“» [la paperson 2017: 10]. Действительно, если мы обратимся к тому, чем оборачивалось промышленное освоение некоторых коренных земель в советское время, мы увидим, что вместе с ним неизбежно происходило масштабное уничтожение коренных модусов отношений с местами и землей, сотрясение привычных способов жизни из-за привилегированности индустриального развития перед сохранением мест обитания [Андерсон 1998; Вахтин 1993; Новикова 2014; Письменков 2023]. Разрушение места оборачивается разрушением мира. Такое понимание работы освоения становится возможным, когда мы перестаем думать о месте как о простой точке на карте, оторванной от событий и отношений, людей и историй, которые его составляют. Поддерживая оторванность, мы анестезируем колониальные истории.
Таким образом можно утверждать, что освоение, рассмотренное в контексте поселенческого колониализма, — это и про режим прав, устанавливающий преимущество поселенцев в отношении земли, и про превращение окружающего мира в набор ресурсов, и про всеобъемлющее устранение коренного. Радикально переписывая пространство, освоение отвечает на врожденное беспокойство государства по поводу земли.
Крайне симптоматичен тот факт, что в советские времена геологоразведка вместе с последующей добычей природных ресурсов была сердцевиной программ освоения земель. Поэтому часто становится возможным уравнивать освоение территории разворачиванию экстрактивистской инфраструктуры. Эта связка была наиболее явно артикулирована в конце 1920-х — начале 1930-х. Молодое государство крайне нуждалось в ускоренной индустриализации из-за чего темпы геологической разведки радикально увеличились. Анализируя этот период, Алла Болотова, исследовательница промышленного освоения Севера, отмечает: «Снаряжалось большое количество экспедиций, которые помимо решения научных задач были призваны способствовать достижению геополитических целей, выполняя функцию форпостов власти: они олицетворяли претензии государства на конкретную местность и должны были способствовать усилению влияния новой власти на окраинах государства» [Болотова 2006]. Кроме того, она приводит говорящие сами за себя цифры: перед революцией в российской геологической разведке было менее 100 специалистов, но уже к 1947 году насчитывалось около 10 000 геологов с высшим образованием. «Геологи были в авангарде „освоителей“ новых земель — они первыми приходили на место, на котором, в зависимости от результатов их поисков, в дальнейшем мог вырасти новый индустриальный комплекс» [Там же]. Решающая часть экспедиций была сфокусирована на Дальнем Севере, Дальнем Востоке и в Сибири. Эти земли не были ни «исконно» русскими, ни ничейными. Большинство земель, в которых сосредоточивалась разведка, были и остаются коренными землями.
Как правило, обнаружение полезных ископаемых становится переломным моментом в том смысле, что инициирует поступательное установление геовласти и радикальное переписывание пространства. Открытие залежей запускает возникновение новых масштабных инфраструктур добычи, технологий контроля за пространством и экономической деятельностью, определения новых режимов собственности и расширения государственного контроля над участками коренных земель. Другими словами, открытия геологоразведки приводят к установлению колониально-поселенческой геовласти, которая структурирует то, что на земле и то, что под ней.
Я утверждаю, что именно парадигма освоения, понятая в связке с поселенческим колониализмом, позволяет объединять разнесенные во времени и, казалось бы, разнородные события, замечая их неразрывность и отслеживая преемственность. Современные капиталистические предприятия немыслимы без и строятся на основе ранних колонизаций, которые обеспечили изначальных захват земель. Эти предприятия, в свою очередь, цементируют присутствие государства, укореняя его в недрах. Глубокая хватка освоения.
Источники и литература
- Yusoff Kathryn. A Billion Black Anthropocenes or None. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2018.
- Yusoff Kathryn. Geologic Life: Inhuman Intimacies and the Geophysics of Race. Durham: Duke University Press, 2024.
- McKenzie Marcia, Tuck Eve. Place in Research: Theory, Methodology, and Methods. New York: Routledge, 2015.
- Smiles Deondre. The Settler Logics of (Outer) Space. Society and Space, 2020
- Widdis Emma. Visions of a New Land: Soviet Film from the Revolution to the Second World War. New Haven & London: Yale University Press, 2003.
- Shabaev Yuri, Istomin Kirill. Historical Realities and Historical Myths of the Colonization of the ‘Russian North:' from the Initial Settlement to the Post-Soviet Retreat. Slovenský národopis, 2020.
- Balibar Etienne. Identity and Difference: John Locke and the Invention of Consciousness. Verso, 2013.
- Bhandar Brenna. Colonial Lives of Property: Law, Land, and Racial Regimes of Ownership. Durham: Duke University Press, 2018.
- Gavrilova Sofia. The Present Taxidermied: Soviet ‘Common Unsaids' in Russian Krayevedcheskiy Museums, Oxford: 2019.
- Dmitrievskaya Nastya. Settled Images of the Unsettling Past, Vienna: 2022.
- Wolfe Patrick. Settler colonialism and the elimination of the native. Journal of Genocide Research, 2006.
- la paperson. A Third University Is Possible. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2017.
- Письменков Мстислав, Нефть-кормилица: как нефть Югры превратила хантов и манси в маргиналов, потом стала поддержкой их национальной идентичности, но оставила их бесправными. Perito, 2023.
- Андерсон Дэвид, Тундровики: экология и самосознание таймырских эвенков и долган. Новосибирск: Издательство Сибирского отделения РАН, 1998.
- Новикова Наталья. Охотники и нефтяники: исследование по юридической антропологии. М.: Наука, 2014.
- Вахтин Николай. Коренное население Крайнего Севера Российской федерации. СПб: Издательство Европейского Дома, 1993.
- Болотова Алла. Государство, геологи и колонизация природы в СССР. Неприкосновенный запас, 2006.
Настя Дмитриевская — независимая исследовательница. Занимается феминисткой и гуманитарной географией, рассматривая политики памяти и места.